Конечно, это никакое не выступление, но я в таком восторге, почти до потери сознания дошёл, когда ваша память меня восхитила, сразила...

Понимаете, я знал всех Гнесиных, всех: Михаила Фабиановича, Елену Фабиановну, Евгению Фабиановну, Ольгу Фабиановну, Елизавету Фабиановну – я их знал всех, но как знал? Меня отдали с четырёх лет. У меня был родной дом, как у всех у нас, и дом Гнесиных тоже был родной. Но там то, что было на втором этаже. Но там было другое помещение. Это всё ясно – это из скромности Елены Фабиановны, и что иначе не могло и быть. Но всё это создавало удивительный ключ! Дело в том, что когда вы приходите… Ребёнок ведь может бояться! Когда он идёт в школу – он боится, что может не так себя повести или может показаться недостаточно сообразительным, и так далее.  Но, когда вы приходили сюда (вот, Елена Фабиановна меня слышит!), вы видели сочувствие и понимание…

Елена Фабиановна меня много раз выручала. Я здесь как-то говорил. Мы передвигали – там был зал такой, концерт – два замечательных рояля, и нам предстояло выступать. Но перед этим, я помню, там был Валя Фидлер, не знаю, какова его судьба сейчас, Лена Железняк-Макуренкова. И в этом зале, где должен был быть концерт, стояли столы – что-то перед этим было, нам нужно было перенести их в соседнюю комнату. Это было увлекательное занятие. Извините, что я об этом говорю, но я это вспоминаю. Конечно, было интересно… А потом меня объявляют и мне играть. Я начал играть – и забыл! Забыл – забыл!

У меня был ещё случай: много позже мне пришлось играть второй фортепианный концерт свой ( у меня – два) с Женей Светлановым. Играть 2-й фортепианный концерт с Госоркестром – это значит уже после лета. Ничего нет, а потом – Большой зал, артистическая! Там был такой – Василий Васильевич (а уже в зале Шостакович, в зале Хачатурян – концерт трудный!) – входит этот чудесный человек – "палач" – и говорит: "Андрей Яковлевич, пора на сцену". Знаете, Шарль Мюнш когда-то сказал (он был великий дирижёр, он был француз, но под его руководством был Бостонский оркестр – лучший в мире, замечательный, и в Москве они были, играли 2-й Равеля, гениально играли) – и вот Шарль Мюнш как-то сказал: "Если у вас нет перед выходом на сцену розового тумана перед глазами и чувства, близкого к панике – в вас закончился артист". Вот в таком качестве он у меня живёт очень интенсивной жизнью. И вот я совершенно не понимаю, как я сел за рояль. Я сыграл (но, кажется, всё было в порядке). И потом Женя мне вдруг говорит: "Надо бисировать". Ну уже "бис" я играл совершенно свободно, так сказать, уже как-то привык к такому состоянию. У меня было много концертов (я говорю о себе – не о себе, а как это было). Я старался их сгруппировать, потому что я – композитор, играющий композитор, но, когда вы играете подряд несколько концертов, то уж к этому состоянию, к которому привык… А там получилось, что я забыл, а Елена Фабиановна сказала:  "Вот и хорошо…" Она мне подала руку тогда.

И потом – школа кончилась, я был на фронте, командовал взводом разведки и штурмовыми отрядами, одним из штурмовых отрядов. Я потерял двух самых близких друзей на фронте, но они остались… Мне Владимир Тропп – любезнейший, замечательный человек, подарил как-то книжку о Гнесиных. И я впервые увидел её письмо к командующему фронтом о том, чтобы меня демобилизовать (вроде, я способный человек)… Демобилизации не произошло – там были очень большие потери, бойцы были нужны, и невозможно было. Но потом тоже было демобилизоваться трудно, и Елена Фабиановна меня могла выручить. И вот я попал – у меня здесь есть (я вам оставлю, может, у вас нет) с ней фотография есть – я могу даже прочесть, простите: "Милому, дорогому Андрею, Андрюше Эшпаю, одному из моих единственных сыновей в знак нашей старой дружбы. 1965 год, Гнесина". Мне очень дорога эта фотография. И я вам это говорю потому, что я,  кстати, оставлю ещё тут одну – тут есть Женя Светланов, ваш воспитанник. Что значит типография? Я открываю – а они обложку перепутали! 

Я опять-таки вспоминаю Гнесиных, всех. "Есть (по-моему, это выражение Юдиной) невычитаемые страницы в искусстве". Невычитаемые страницы! Вот невычитаемые страницы – это семья Гнесиных, это школа Гнесиных, их метод...

Я от довольно многих слышу, что Елена Фабиановна - крепкий человек, и она была строга чрезвычайно. Я ни разу не слышал от неё строгости, хотя я был неусидчивый. Но как-то вот она вот так отнеслась… Я – ученик Валерии Владимировны Листовой. Она мне дала (что-то я там хорошо сыграл) очень красивый значок. Я шёл с Собачьей площадки, навстречу – два парня. Они избили меня, затолкали и сняли значок. Вы знаете, я плакал так горько! Часто вспоминаю. Мама меня еле успокоила...

Ну, вот и все воспоминания, которые связаны с Еленой Фабиановной. Я потом учился в консерватории. И тут не было никакой ревности, потому что там преподавал Софроницкий – я ученик Софроницкого, ученик Голубева, ученик Мясковского, мне повезло. И было тоже интересно. Знаете, выясняется, что мы с Мясковским были в одном звании. Как получается? Он был прапорщик, он был сапёр, я был лейтенантом, но прошло столько-то лет и это было… Это столпы нашей музыки, без них она была бы другой, без них было бы другое лицо музыки. Сейчас такое странное время. Вот, например, что я мог услышать, когда говорил Михаил Фабианович о композиции – все вспомните ноктюрн "Облака" – это действительно облака. Или "Празднество". То есть – из этого начинается музыка...

Мне кажется, что первоначальное обучение – оно очень жестокое. Это начальная школа. Я помню, как я мучился на каникулах – надо было учить инвенции Баха. Я вот сейчас делал, кстати, "Татьяну". Я действительно сделал. Есть "Гольдберг-вариации" – я когда-то думал, что это вариации на тему некоего Гольдберга. Ничего подобного! Это был молодой человек, очень талантливый, и он сочинил много, у него есть органные, фортепианные пьесы. И ему он написал специально это длиннющее сочинение, однообразное. (Дебюсси интересно о нём сказал однажды, я не буду говорить - что). Меня попросили сделать переложение этого сочинения для двух гобоев, английского рожка и фагота. Но там же написано, что это Übung für Klavier – учебное произведение для клавира. И клавир может делать что угодно. У фагота  большая тесситура, ми бемоль – до ми. Не боятся, когда Равеля играют, когда Прокофьева. Но нельзя же "стрелять". Это полифония феноменальная... Я сделал сочинение. Мы говорили только что об авторских правах - я ни копейки за него не получил. Оно, оказывается, очень трудное. Просто я к тому говорю – мы говорили только что об авторских правах. Надо это упомянуть публично родственнице Елены Фабиановны Гнесиной, потому что, конечно, эти права защищены. Я - президент Российского Авторского общества, мало что в этих делах понимаю, да и никто не понимает - кроме тех, кто кончил юридический или финансовый институт, вот. Но это надо сделать.

Вы знаете, я сейчас хочу вспомнить – Елена Фабиановна писала сама детскую музыку, и я помню, мы тоже пели  "Возьмём винтовки новые". Тут Маяковского стихи. Помню, было в B-dur'e. Я так представляю себе – у неё были детские пьесы. Я сейчас сыграю такую небольшую пьесу "Вспоминаем Гайдна". Первая пьеса – как бы Гайдн, а уж вторая не Гайдн. Я взял на себя смелость прибавить к нему свою середину, если получится (играет).

У Елены Фабиановны было много таких пьес, она сочиняла. Не знаю, как сейчас – играют их или не играют. Извините, что я такую безделицу сыграл, но я всё-таки вспоминаю Елену Фабиановну. Я вижу, здесь есть масса людей, которым есть что сказать гораздо больше, чем мне, но мне много лет! Мне бы хорошо цифры переставить в моём возрасте, но это никак не получается… Но, знаете, какой-то умный человек сказал: "Несчастье человека в том, что он не стареет". Абсолютно! Вы меня извините, я не хочу кокетничать, но я иногда вижу за пультами людей, которые в десять раз моложе меня и они гораздо старше меня, и они еле… Вы меня понимаете? Это сохраняется в человеке. Что в нём сохраняется – то и сохраняется. Действительно, это прекрасно, что это вы сохраняете. То, что вы сегодня собрались – это очень важно. Это многое значит.

Как-то, вы знаете, ведь ничего не понятно. Григорий Сковорода, помните, ходил босой. Всем радовался. Сказал: "Мир ловил меня, но не поймал". Но он сказал удивительную вещь: "Невидимое первенствует". Мы мало что знаем. Я прохожу мимо людей, которых нет, как-то я чувствую их присутствие. Я не хочу мистики, знаете – в такое смутное время, как сейчас, расцветает оккультизм. Я не люблю этого. Карамзин хорошо сказал, имея в виду то время смутное: “Добрые скорбели, слабые недоумевали, злые действовали”. Ничего не сказал – и всё сказал! Я иногда вспоминаю прорицательных людей - и Ключевского, и Карамзина, и Костомарова. Есть очень много источников.  Опять повторяю: есть действительно многочисленные страницы в искусстве. Без этой страницы -  Дома, фамилии Гнесиных - история музыки была бы неполной. Я больше ничего сказать не могу.