История страны в жизни одного Человека
У каждой эпохи есть свои герои. Кто они? На самом деле – обычные люди, живущие среди нас. Единственное, что отличает их от остальных, – яркая харизма и сила духа. Такие люди отдают целиком себя миру и от этого счастливы. В Российской Академии музыки имени Гнесиных есть такой герой – Вера Дмитриевна Ныркова, прекрасный музыкант, старейший педагог и любимица своих учеников. В сентябре ей исполнилось сто лет, из них шестьдесят восемь она отдала Гнесинке – сначала как преподаватель, потом – заведующая кафедрой общего фортепиано. За это время она создала программу по фортепиано для студентов общих курсов, выпустила серию пособий по самостоятельной игре на инструменте; организовала литературно-музыкальные вечера «Пречистенские пятницы», издала серию книг. Автор работы побеседовала с именинницей и поговорила о княгине Шаховской, Сталине, Елене Фабиановне Гнесиной, педагогике и о будущем предмета «фортепиано».
Это интервью вышло в сентябре, но стало последним в жизни Веры Дмитриевны.
27 декабря 2018 года она скончалась.
Светлая память этой прекрасной женщине, педагогу и Человеку.
С любовью, ваша ученица.
"Папа взял меня за руку, взял венский стул и говорит: «дочь, пойдём на новую квартиру"
Вера Дмитриевна, расскажите о себе.
- Я южанка, родилась в Сочи, но, когда мне было два года, родители переехали в Москву.
Почему?
- Из-за того, что начались народные столкновения: пришли «красные», «белые», жить было невозможно.
Кем были Ваши родители?
- Мои родители не были музыкантами, но очень любили музыку, и я им очень благодарна. Они жили моими интересами и много делали для того, чтобы я училась. Папа работал электромонтёром. Мама воспитывала меня.
Где Вы жили, когда приехали в Москву?
- Мы жили в Калошином переулке, 4, но как мы попали именно в этот район, я не могу объяснить. У моей мамы была сестра, которая жила на Тверской улице. У тётушки не было детей, и вся любовь досталась мне. Она была прекрасной женщиной, обожала меня. Мне всегда казалось, что мама холодная, а тётя любила сюсюкать. Однажды я сказала маме: «Мамочка, неужели ты меня любишь? Ты никогда не проявляешь ко мне любви, той, которой бы мне хотелось». Она ответила: «Знаешь, ты у меня одна, я не хочу тебя избаловать»». Но мама для меня была эталоном. И ещё помню, она боялась, что у меня будет нос, как у папы.
Расскажите о Вашей жизни и именитых соседях?
- Спустя несколько месяцев жизни в Москве, началась реорганизация жилья, и всех начали селить вместе. Моему папе предложили новую комнату. Она была напротив нашего дома (другой корпус Калошина переулка). Но особенностью этой комнаты было то, что войти в неё можно только через чужую. Когда мама узнала, то пришла в ужас, но папа настоял. Этот момент я помню хорошо: папа схватил меня за руку, взял венский стул и говорит: «Дочь, пойдём на новую квартиру», и повёл меня в новый дом через двор.
Вера Дмитриевна (справа) с мамой
Правда, что Вы жили с княжной Шаховской?
- Мы попали в квартиру, где жила княжна Елена Михайловна Шаховская. Она преподавала фортепиано. Её учеником был Владимир Абрамов [он запечатлён на золотой доске в Малом зале Московской консерватории. Учился у профессора А. Б. Гольденвейзера. С 1932 — преподавал в Московской консерватории. В декабре 1934 — арестован, приговорён к 3 годам ссылки и отправлен в Среднюю Азию – прим. ред]. Елена Михайловна жила в небольшой комнатке, где стоял маленький рояль, диванчик и столик – типичный дворянский стиль.
Как Елена Михайловна обратила на Вас внимание?
- Она часто проходила мимо нашей комнаты и однажды заметила, что я всё время пою песенки и играю на воображаемом инструменте (на том самом стульчике, который папа принёс в новую квартиру). Елена Михайловна взяла меня под своё крыло, начала «ставить мне руки», показала с рук «козлика» [«Жил-был у бабушки серенький козлик» - прим. ред.]. Затем она увидела, что мне интересно и я очень усидчива, разрешила играть на её инструменте. Я бросала всё и бежала заниматься.
Что ещё вы помните о Елене Михайловне?
- Я не дружила с её котом, он был моим врагом. Михей – так его звали – бросался на занавеску и царапал меня. Потом он стал моим другом. «Михеюшка» — я так его звала. Елена Михайловна воспитывал меня, следила за мной, занималась со мной немецким языком.
Кот Михей
А как вы познакомились с Владимиром Софроницким?
- Он со своей женой Еленой Скрябиной переехал в наш дом за год до отъезда заграницу. Жили они за моей стеной. У Марии, дочки Скрябина, я училась вокалу. Но бросила, потому что Мария Александровна сказала, что у меня голос сопрано, а я не очень люблю сопрано, люблю больше меццо, вот поэтому и бросила.
Кто подготовил Вас к поступлению в Мерзляковское училище?
- Елена Михайловна. Я поступила в класс к её ученику Владимиру Абрамову, но проучилась у него всего три месяца. Абрамова арестовали и сослали, это были 30-е годы. Класс распался, но в это время Александр Борисович Гольденвейзер взял класс своей жены, которая умерла, и стал совмещать свои занятия с консерваторскими. Я попала к нему.
Как проходили ваши занятия с Александром Борисовичем Гольденвейзером?
- Его занятия не были длинными. Я приносила выученное произведение, играла его, он мне говорил про ошибки, и этим дело заканчивалось. Скрупулёзной, тщательной работы не было. Он не любил сидеть и копаться. Он меня приучил к самостоятельности. Требовал самой выбирать произведения, давал возможность подумать. Это мне очень нравилось. Ещё нравилось, что он не останавливал во время игры, давал право самой поразмышлять над произведением: его формой, структурой, подачей.
У Григория Гинзбурга всё было иначе?
- Абсолютно другой стиль. Он меня постоянно останавливал и говорил: «тут не тот палец, не правильно играешь». Мне это не нравилось.
Живя в столице, невозможно было не замечать, что вокруг происходит что-то нехорошее…
- Я никогда не интересовалась политикой. Мы были воспитаны в духе: «великий Сталин, отец родной».
Даже Вы? Несмотря на то, что были воспитаны княжной?
- Представьте, да. И я получала Сталинскую стипендию во время учёбы.
Почему так произошло? Ведь Вы – дворянка?
- Понимаете, адаптировалась я, адаптировались люди с дворянскими корнями. Елена Михайловна сохранила всё внутри. Да, были люди, которые не могли смириться, уезжали, бежали из страны. Елена Скрябина уехала за границу и осталась там, а Мария Александровна осталась в Москве. Софроницкий тоже вернулся. Я не знаю, как я перестроилась, не думала о том, что творится в истории России – я жила музыкой.
И Вы не чувствовали, что будет война? Никто не говорил об этом?
- Нет. Для меня это было полной неожиданностью. Когда объявили войну, у меня дома были однокурсники, мы готовились к занятиям. Среди них был мальчик еврей, а остальные были русские. Когда объявили по радио войну, мальчики закричали, что мы сильные, и всё пройдёт… Но обернулось иначе. Мальчик-еврей боялся, что за ним придут, и он с семьей уехал, а другой ушёл на фронт и погиб, ему был 21 год.
И даже после Вы никуда не уехали?
- Нет, я осталась с родителями. Мы были в Москве, прятались в убежище. Было страшно, особенно вой сирен. Сирены – это самое страшное. Ещё голодно было; жили от тревоги до тревоги; жили с ранцами, которые хватали и бежали. Потом перестали, надоело бегать. В войну я работала в госпитале, но это так тяжело, и меня, не помню как, перевели в библиотеку Консерватории.
Что почувствовали, когда война закончилась?
- Конечно, радость. Тишина наступила, другое время настало. Концерты начались. У меня полтора года «Стейнвей» стоял, который нашёл Григорий Романович Гинзбург.
"Если мне удалось что-то дать людям, то, наверное, - да, я счастливый человек"
Прошло время. 5 марта 1953 года умирает Сталин. Помните ли вы этот день?
- Это было ужасно: педагоги нашего Института плакали, как будто, умер кто-то близкий, стенали: «Как мы будем без него», а были и другие, которые закрывали двери и говорили: «Туда ему и дорога». Помню, что мама в этот день поехала на Трубную, в поликлинику, и еле-еле оттуда выбралась.
А для Вас это была потеря?
- Я была в стороне. Я не плакала. У меня своя жизнь была. Но я вспоминаю голос Сталина, который обращался к «сёстрам и братьям». Нельзя было быть равнодушным, верилось больше в его светлую сторону. Про страшное не думалось, несмотря на то, что я столько пережила, и столько людей ушло на тот свет.
О ком Вы говорите?
- Та же Елена Михайловна, которую на моих глазах арестовали в первый месяц войны. Как я узнала спустя 40 лет, её сослали из-за княжеского происхождения и приписали ещё странную формулировку: то ли симпатизирует немцам.
Протокол ареста Шаховской Е.М. 1 августа 1941 г.
Музыка Вас спасла?
- Получается да. Отводила меня от всего, а семья всегда помогала.
Вера Дмитриевна, Вы счастливы?
- Разумеется. Возможно, я бы что-то изменила, это нормально, но как получилось, так и получилось. А вообще, я боюсь этого слова. Счастье – понятие очень сложное, оно состоит из множества компонентов. Поэтому, когда говорят, «я самый счастливый», то это странно. Счастье – это способность приносить людям что-то доброе и хорошее. Если мне удалось что-то дать, то, наверное, да, – я счастливый человек. Но судить всё-таки не мне.
"Главным образом, я беспокоюсь о своем предмете"
Прошел целый век… Как изменилась Ваша жизнь? О чём Вы думаете сейчас?
- Трудный вопрос. На данном этапе, я думаю, что жизнь, которую я вела до своего юбилея, не сильно изменилась. Последний год я писала маленькую книжечку, в которой я могла бы поделиться теми думами, которые давно меня тревожат.
Что за думы?
- Главным образом, я беспокоюсь о своем предмете. Меня это начало тревожить, когда произошла перестройка нашего образования с трехступенчатого до двухзвенного; эта перестройка обнажила многие проблемы.
Какие проблемы, можете объяснить подробнее?
- Когда образовалась Московская консерватория, то в ней существовало лишь «обязательное фортепиано» – для всех специальностей. Во времена советской власти всё изменилось. Контингент учащихся стал немного иным, приходили рабочие, культура утратила свою фундаментальность. Случилось так, что студенты, для которых фортепиано не основной инструмент, занимались им постольку-поскольку. Но теоретики и дирижёры продолжали считать фортепиано специальностью. Некоторое время это всё держалось, но потом превратилась в «общее», для всех учеников. Если бы не сняли это слово «обязательное», всё было бы иначе, и мы не говорили бы об этом сейчас.
На Ваш взгляд, с чем это связано?
- Это всё реформы. Если надо было сократить часы, то почему-то считали, что это нужно сделать за счёт фортепиано, ведь это же не основная специальность. Простой пример: вот заканчивает пианист обучение, а у него в дипломе написано: пианист и педагог. А какой он педагог? Он педагог по «фортепиано», он владеет методикой именно этого инструмента, а инструмента «общего фортепиано» не существует. Наша знаменитая трёхступенчатая система исчезла. Поступают студенты, у которых нет вступительных экзаменов по фортепиано, они не играют, не читают с листа. Это уже не обязательно. Вся эта необязательность и вылезла из этого «общего фортепиано». Нет никакого мастерства.
Никогда не жалели, что выбрали именно педагогику, а не связали свою жизнь с сольной карьерой?
- Напротив, я очень люблю преподавать. Занимаюсь этим с ранней юности. Уже в 16 лет у меня были ученики. Исполнительство крупного масштаба — не моя стезя.
Расскажите про Вашу работу в Хоровом училище имени Свешникова?
- Я там работала полтора года после окончания консерватории. Интересным было всё: занятия с младшими учениками, которые я проводила в игровой форме; с учениками постарше больше обращала внимание на развитие самостоятельности. Я просто обожала своих малышей, и они тянулись ко мне, чувствуя тепло и ласку. Но строгость и дистанцию я не теряла. В училище фортепиано было специальностью. И оно до сих пор остаётся таким. Работая там, я не ощущала того дискомфорта, который чувствую сейчас.
Но моему отцу не нравилось, что я так плотно занялась преподаванием, и он настоял, чтобы я продолжила учиться. Я подчинилась и пошла в аспирантуру, в класс профессора Василия Васильевича Нечаева. После, по распределению попала в Институт им. Гнесиных кафедру «фортепиано».
Вера Дмитриевна в окружении учеников хорового училища
"Ушла немного растерянная, думая о словах Муромцева"
Расскажите о Вашем первом дне в институте Гнесиных…
- Я получила направление от комитета по делам искусств в начале 1950-х. Елена Фабиановна была директором института, но у неё был заместитель – Юрий Владимирович Муромцев, к которому я и попала, когда перешагнула порог. Вообще, знакомство с ним – это подарок судьбы. Этот человек сделал для меня очень много, и до сих пор я храню самые светлые воспоминания о нём. Юрий Владимирович прочитал бумагу с направлением и сказал: «Что ж, придётся согласиться или подчиниться», - точно я не помню. Я оторопела. Отправил меня к заведующей кафедрой Вере Львовне Сибор. Я пришла к ней в класс, она встретила меня как воспитанный человек, сказала напутственные слова, и я ушла. Ушла немного растерянная — слова Муромцева сильно задели меня. Наступил сентябрь, я пришла на работу, но особого радушия не было. Принимали меня очень прохладно.
Слова Юрия Владимировича Муромцева забылись?
- Нет, но позже я узнала, почему он так мне ответил. Мне рассказали, что была аспирантка, которая тоже пришла устраиваться на работу из Консерватории, но попала сразу к Елене Фабиановне. И та ей сказала: «Голубушка, кончила консерваторию, пускай устраивает Вас консерватория к себе, а у меня своих достаточно, нужно своих устраивать», – и не взяла. Вот такая была Елена Фабиановна. Это меня, конечно, возмущало. Как это так, мы что разные страны?! А теперь я понимаю, что она стремилась больше укрепить институт своими кадрами.
Когда Вы встретились с Еленой Фабиановной?
- Прошло много времени, и мне очень хотелось уйти из Института. Мне казалось, что я тут чужая. Это было неприятно. Я уже собралась уволиться, тем более, что получила приглашение к себе в консерваторию, но Муромцев меня не пустил и дал сразу старшего преподавателя, хотя очередь стояла невероятная. Юрий Владимирович загрузил меня общественной работой и я как-то потянулась к этому: стала председателем общества «Знание», членом «Дома учёных»; начались интересные вечера, мне нравилось делать литературные композиции. И забылось ощущение, что я чужая, но и своей я себя не чувствовала ещё долгое время. Но однажды я получила приглашение от Елены Фабиановны. Она пригласила меня в свою квартиру. Не скрою, мне было страшно к ней идти. Это была первая и последняя встреча, но она произвела на меня такое сильное впечатление, что я отбросила все свои сомнения об уходе из института.
Что случилось?
- Она просто разговаривала со мной. Я увидела царственную женщину с высокой причёской. Она сидела в кресле, а её ноги были укутаны тёплым пледом. Елена Фабиановна выглядела очень величаво. Она меня спросила: «Расскажите, как наше новое общежитие, в котором Вы часто бываете? Как Вы проводите встречи со студентами?». Она интересовалась только этим, не спрашивала ничего о специальности, а наш разговор был очень тёплым и сердечным. Я заглянула в её глаза – глубокие, располагающие к доверию. И вдруг почувствовала, что здесь моё место и не нужно никуда уходить. Мы распростились с ней, страх пропал, и я для себя решила: я - дома.
Расскажите, что в первую очередь Вы сделали, когда стали заведующей кафедрой фортепиано?
- Сплотила кафедру. Потом начала заниматься реорганизацией работы.
В смысле?
- Моё предложение было таким: распределить студентов таким образом, чтобы у педагога были ученики с разным уровнем подготовки. Затем, нужно было заняться пособиями, мы не могли всё время заниматься по консерваторским. Издавать тогда трудно было, да и нам не давали. Все 70-е годы я занималась подготовкой нашей программы, и мне удалось её напечатать. Я пошла сразу к заместителю министра, который с полуслова меня понял и сказал: «организуем новую секцию, секцию курса «фортепиано» для студентов разных специальностей».
А вы считаете себя пробивной?
- Возможно, но только в тех случаях, когда вижу, что цель может быть достигнута. На амбразуру лезла, раз уж добилась равенства нашего предмета с другими, но наглой не была, не получалось.
Уже восемь лет вы не заведуете кафедрой. В каком состоянии Ваш предмет сейчас?
- Курс «фортепиано» точно нужно пересмотреть и отнестись к нему должным образом. Это предмет развивающий: ты не только учишься играть на инструменте; курс даёт возможность порассуждать, узнать что-то новое; наш курс просветительский, в предмете соединяются различные виды искусств: поэзия, живопись, архитектура. Всё это развивает музыканта. Рассажу, наверное, самый показательный пример из своей жизни. У меня была девочка, которую я учила играть на фортепиано. Она приходила ко мне на занятия с раннего детства. Это единственный случай в моей жизни, когда я получила отрицательный результат. Девочка возненавидела музыку, а однажды сказала, что для неё эта музыка – хуже татарского ига. Для меня это было страшным разочарованием. Конечно, она бросила заниматься. Выросла, стала хирургом, а как-то я её встретила, и она мне сказала: «Благодаря тому, что я занималась фортепиано, у меня такие пальцы, которые помогают мне быть лучшим хирургом». Я подумала: «Значит всё не зря».
Какое напутствие Вы бы дали студентам?
- Нужно очень любить своё дело; иначе никогда и ничего не добьёшься. Нужно быть упорным, найти то, что нравится и развивать это. Просто ничего не придёт, это огромный труд. Нужно постоянно работать над собой, а также не навязывать своих идей, а постараться увлечь ими.
Пречистенские пятницы, 30 марта, 2018 года.