Из воспоминаний Елены Фабиановны Гнесиной о Скрябине

​

Несколько лет, еще девочкой, я была в классе у В. И. Сафонова, выдающегося пианиста и замечательного педагога. Культура звука, пластичность, "классицизм" исполнения были характерны для отличной школы пианизма, насаждаемой им. Умный и энергичный деятель искусства, он был, кажется, первым русским дирижером, завоевавшим мировое признание. В классе у профессора Сафонова одним из моих товарищей был юный Скрябин, уже в те годы проявлявшийся блестяще и как пианист, и как начинающий композитор. Скрябин бывал у нас в доме, поддерживая дружеские отношения особенно с моей старшей сестрой Евгенией, ранее меня поступившей в класс Сафонова и одновременно проходившей курс композиции у известных наших композиторов С. И. Танеева и А. С. Аренского. Сестра рассказывала, как однажды восемнадцатилетний Скрябин, провожая ее домой, сказал ей, что его крайне интересует, как каждый из его товарищей проявляется в музыке. "Я представляю себе, – сказал он – какую-то музыку, совсем не такую, какую сочиняют теперь. В ней будут как будто те же элементы, что и в нынешней музыке – мелодия, гармония, но все это будет какое-то совершенно иное!" Таково было раннее, пророческое самопознание у этого юноши!

[...]

Последние годы жизни Скрябина я была очень дружна с ним и его семьей. Я часто бывала у Скрябиных, живших вблизи нас, дети Александра Николаевича учились в нашей школе. Скрябин, как и Рахманинов, бывали постоянными посетителями наших ученических концертов и школьных детских праздников. Скрябин способен был длительно восхищаться какими-либо пустяками при наличии в них эстетической ценности. Как-то Р. М. Глиэр привез мне из Японии несколько прелестных японских погремушек – одну из них я подарила маленькой Марине Скрябиной. Но Александр Николаевич отобрал ее у дочери, без конца вслушивался в созвучия при потряхивании игрушки, я часто видела его с этой погремушкой в руках, она в настоящее время хранится в Скрябинском музее.

Однажды я зашла к Скрябиным с вязаным разноцветными полосами шарфом на плечах. А. Н. без конца вглядывался в порядок расположения полос и соотношение красок; он попросил жену непременно связать ему точно такой же шарф и зарисовал при этом цветные полосы. Я ему сказала шутя, что будущие его биографы сочтут эту зарисовку за световую таблицу для исполнения "Прометея" (как известно, это произведение должно было, по замыслу автора, исполняться в сопровождении цветных лучей).

За несколько дней до его роковой болезни, Скрябин был у нас; А. Н. Савин спросил его:  "Как подвигается Ваша Мистерия?" На что Скрябин ответил:  "Она вся у меня в голове... осталась только неприятная работа – записать ее!" Через неделю после разговора Скрябин скончался. Я тяжело пережила эту неожиданную  и преждевременную смерть, также, как и смерть его сына Юлиана, бывшего ученика нашей школы.

​

Из письма от Ел. Ф. Гнесиной Михаилу Фабиановичу Гнесину от 25 апреля 1915 г.

 

Дорогой Миша! Вчера получила твое письмо. Я все время думала о тебе, знала, что тебя поразит известие о смерти Скрябина и знала, что из газет ты узнаешь раньше, чем получишь мое письмо. Я не могла известить тебя раньше, так как только в субботу вечером, за трое суток до смерти, узнала, что он так болен. Весь ужас в том, что вначале не придавали такого значения болезни, и когда я спросила по телефону Татьяну Федоровну, что с Александром Николаевичем (дети сказали, придя к нам на урок, что "папа немножко нездоров, у него на усах прыщик и он лег в постель"), она ответила, что у него вероятно инфлуэнция, так как температура довольно высокая, а кроме того его немного беспокоит маленький прыщик около губы. Я спросила был ли доктор, Т[атьяна] Ф[едоровна] ответила, что да, был. К своему великому горю, я не собралась навестить Алекс[андра] Никол[аевича] в первые дни болезни, а потом все пошло так плохо, что я только бегала по нескольку раз в день узнавать с черного хода как все обстоит. С воскресенья я уже себе места не находила, оповестила по телефону всех музыкантов (никто не знал) о тяжкой болезни Алекс. Никол. И потом все целые дни звонили мне и узнавали о здоровье. В понедельник в 9 час. утра я забежала к Скрябиным и узнала от Татьяны Федор., что появилось некоторое улучшение, т[о есть] ч[то] что опухоль вдруг опала и что, стало быть, есть надежда на выздоровление. Я обрадованная побежала домой, известила всех об этом по телефону, но когда я через два часа побежала снова, картина уже изменилась. То, что казалось улучшением, оказалось ухудшением. Среди дня стало еще хуже, а в 8 час. вечера уже было известно, что никакой надежды на спасение нет. Алекс. Никол. Был еще в полном сознании, всех узнавал, но с 11 час. начался бред и после полуночи он потерял сознание и в 8 час. утра скончался.

Меня сильно потрясла смерть Скрябина, т[ак] к[ак] я в этом году довольно часто бывала у них и успела привязаться и попасть под обаяние Скрябина как человека. В субботу на Пасхе Скрябин был у нас весь вечер, был очень оживлен и мил; рассказывал, что только что получил письмо из Нью-Йорка от Альтшулера, который написал, что исполнил там "Прометея" с световыми эффектами. Скрябин так радовался этому известию, хотя сказал при этом, что был бы еще больше рад, если бы первое подобное исполнение было в России, а не в Америке. Энгель с моих слов поместил это сообщение в своей заметке о смерти Скрябина. Последние часы жизни Скрябина – при нем все время были Вячеслав Иванович и Балтрушайтис, оба друга его. Вячеслав Иванович сильно потрясен смертью Алекс. Никол. Что касается Татьяны Федор. и детей – о них особенно беспокоиться не приходится, т. к. они будут хорошо обеспечены. В самый день смерти было назначено заседание у Гольденвейзера, где собрались Танеев, Рахманинов, Метнер и все близкие к Скрябину люди. Была выбрана комиссия из 10 лиц и сразу же начали подписку для фонда. В первые три дня уже было собрано около 20 тысяч рублей и поэтому можно думать, что фонд будет очень большой. Рахманинов очень удручен и потрясен смертью Скрябина и принимает сейчас во всем такое горячее участие, что все те, что постоянно бранят Рахманинова за его гордость и надменность, должны теперь устыдиться. Я всегда любила Рахманинова, а теперь он стал мне еще дороже, тем более, что его здоровье очень плохо и он недолговечен. Кстати Рахманинову очень нравится твоя песня пажа Алискана и он сказал мне, что будет душевно рад, если ты напишешь еще что-ниб[удь]  в подобном стиле, сказал еще, что посоветует Кусевицкому исполнить в будущем сезоне песню пажа в одном из его концертов. Ты вероятно уже прочитал о том, что Кусевицкий объявил осенью целый цикл концертов из сочинений Скрябина – 2 концерта оркестровых сочинений и 3 фортепианных; весь сбор с концертов поступит для фонда обеспечения детей Скрябина. Как видишь, с этой стороны все обстоит хорошо. Я каждый день захожу к Татьяне Федоровне. Она необыкновенно спокойна, холодна, говорит о Скрябине совершенно объективно. Мне такое чертовское самообладание непонятно. Или она необыкновенная женщина, с громадной волей, или, что много хуже, - она не любила Скрябина как человека, между тем его можно было любить не только как композитора-Скрябина. Он так любил ласку и внимание, так трогательно благодарил за каждое проявление внимания к нему, что к нему, мне кажется, можно было очень сильно привязаться за 11 лет их общей жизни с ним. Но Татьяна Федор. прямо сфинкс, ничего не поймешь. Я заходила к ней вместе с Штейнбергом,  который приезжал на похороны, и он был озадачен и сильно удивлен спокойствием Т[атьяны] Фед. Все эти соображения относительно Т. Ф. говорю только тебе, не рассказывай об этом другим. Хорошо, если ты напишешь Т. Ф. несколько трогательных излияний – ей это нравится. Она каждый день, когда я захожу, рассказывает мне от кого получила письма и телеграммы.

​

Представленные материалы опубликованы в книге: Елена Гнесина. Я привыкла жить долго

​