«Бумага всё стерпит, но нужно думать и о слушателе»
–Расскажите, пожалуйста, о своих учениках, о вашем творчестве.
–По композиции у меня уже около 50 выпускников, потому что на будущий год будет 50 лет, как я работаю в академии. После окончания института в 1968 году меня оставили преподавать. На кафедре работали Хачатурян, Николай Иванович Пейко, Генрих Ильич Литинский, Эйгес, мой педагог, Фабий Евгеньевич Витачек и многие другие выдающиеся музыканты. Нужно было тоже как бы соответствовать их уровню. Композиция – это предмет довольно сложный, он требует большой универсальности. Как говорил Литинский, каждый композитор сам себе теоретик, знаменитая фраза его была. Так как у меня всё-таки уже какой-то опыт есть, я теперь понимаю, что я что-то всё-таки смог дать своим ученикам. Многие уже стали такими солидными композиторами, членами Союза. Сам я больше тяготею к симфонической, вообще к оркестровой музыке. Если более подробно останавливаться на моём творчестве… Концерт для виолончели с оркестром – моя дипломная работа. Почему концерт для виолончели? В то время рядом со мной работал Борис Исаакович Талалай, виолончелист замечательный, выпускник Гнесинки. Он в то время был аспирантом Ростроповича в Ленинградской консерватории. И вот он говорит: «Ну, напиши концерт для меня». Это было очень интересно, во-первых, с большей частью виолончельного репертуара я познакомился через него. Я начал писать, и Борис просматривал это всё, каждый кусок проигрывал, говорил: «Это удобно, это не очень, это, может быть, на октаву выше поднять или наоборот». Настоящая такая творческая работа шла между исполнителем и композитором. Вот, что ценно! После окончания я уже почувствовал вкус к оркестровой музыке. Ну и вот, я написал «Русскую сюиту» в 3 частях, для духового оркестра, его я всё-таки немножко представлял – сам в детстве играл в духовом оркестре. Она была посвящена Ивану Васильевичу Петрову, дирижёру, первому исполнителю и вдохновителю этого произведения. Премьера была 13 ноября 1970 года в БЗК. В ложе сидели Шостакович, Хачатурян, Тихон Хренников. Эта сюита произвела колоссальное впечатление. Оркестр поехал на гастроли по СССР, и она была сыграна, эта сюита моя, около 300 раз! Представляете? Потом я написал симфонию № 1, «Русь великая». Для оркестра баянистов я написал несколько произведений: Концерт для оркестра баянистов и ударных, Полифоническую симфониетту. Это всё по просьбе Владимира Зиновьева, дирижёра этого оркестра, моего товарища большого. Симфонию № 2 – для народного оркестра, для Колобкова. Вот так началась наша дружба с народниками. Был ещё такой замечательный в своё время оркестр камерный, им руководил Олег Михайлович Агарков. И я написал Симфонию № 3 для струнного оркестра, а Симфонию № 4 опять для народного. Постепенно созрел план написать крупную такую симфонию для большого симфонического оркестра, для четверного состава. Тут, видимо, было влияние больших составов. У Андрея Эшпая была Симфония № 5 для четверного состава и у Бориса Чайковского Симфония № 2. Ну, я думаю, дай я тоже попробую. И вот эта пятая симфония «К Отчизне»… Эпиграфом к ней я взял одноимённое стихотворение Анатолия Передреева. Премьера была на «Московской осени», Эмин Хачатурян дирижировал, племянник Арама Хачатуряна. Симфония эпически-героическая получилась. I часть – это драматическая летопись России, II – «Скерцо-токката», III – «Повсюду обелиски на Руси», и IV – «Песнь победная», потому что это стихотворение кончается так: Беда уходит, как кошмарный сон. Но пред бедой, пока ещё неведомой, пускай всё глуше слышится твой стон, не умолкает песнь твоя победная!...» Жизнь творческая кипит! Однажды кафедра духовых инструментов проводила конкурс им. Римского-Корсакова в Ленинграде, обязательное условие было цитата из Римского-Корсакова. А у меня был материал близкий к «Шахеразаде» в Симфонии-каприччио, которую я сочинил, работая по командировке Министерства культуры СССР в школе музыки и балета города Багдада, я её переработал для кларнета и духового оркестра, ввёл маленькую цитату из «Шахеразады», и называл «Восточной фантазией памяти Римского-Корсакова». И это произведение стало очень популярным у кларнетистов. В общем, моя музыка живёт, исполняется разными оркестрами. А в этом году я закончил седьмую симфонию для симфонического оркестра, посвящённую Бородину (Прим. - одночастная, для тройного состава). Дело в том, что я закончил химический институт и 2 года работал в институте резиновой промышленности как химик, в аспирантуре даже был полтора года, которую бросил для того, чтобы поступить в училище. А Бородин тоже совмещал и химию, и композицию. А музыку его я люблю с детства. Помню, когда по радио исполнялись фрагменты из «Князя Игоря», арии Кончака, князя Игоря, плач Ярославны, Половецкие пляски… настолько это всё захватывало. Я тут пишу о новой симфонии: «Александр Порфирьевич Бородин – великий гениальный творец. Посвящаю ему новую одночастную симфонию № 7 для симфонического оркестра, так как с этим великим человеком я чувствую кровное родство». Мне попалась цитата о нём, что «он свято верил, что богатырская сила и богатырский дух предков живы, что русский народ велик и могуч, а значит, непобедим. И эту веру он передал нам, его потомкам». Великие слова! Истинный богатырь русской музыки и науки! А научные открытия не менее великие, чем его музыкальные. Известно, что вместе с Менделеевым, Бутлеровым, Зининым – это три величайших химика России – и Бородин. Менделеев, понятно, кем стал, да? Периодическая система элементов Менделеева. Зинин и Бутлеров – это открытия тоже в области органической химии. А Бородин сделал открытие синтетических смол. Из этих смол потом стали делать грампластинки. Представляете, как интересно? На них можно было записывать музыку или речь. Бородин открыл эти смолы, поэтому и его музыка звучала на этих пластинках!
–Расскажите о своих педагогических принципах.
−Разные есть методы сочинения, и, кстати, некоторые студенты тоже придерживаются таких же принципов. Есть, например, бетховенский принцип; у Бетховена было много записных книжек, и он записывал разные темы, потом постепенно их дорабатывал. А есть, когда композитор начинает и от начала до конца пишет целое произведение. Это другой вариант. Скорее, шостаковический. Собственно, это два основных типа. Мне больше по душе, наверное, бетховенский принцип. У меня уже сорок с чем-то тетрадей, разные куски, фрагменты, разные какие-то элементы, которые мне понравились, которые я записал и потом постепенно к ним возвращаюсь.
– А были ли трудности в отношении преподавания композиции?
–Трудности постоянно возникают, потому что каждый начинающий композитор – это индивидуальность, и это нужно как-то понять и постараться тонко направить в нужную сторону. Так делал Олег Константинович Эйгес, замечательный музыкант, автор 15 симфоний, фортепианного концерта, за который он получил высокую оценку у самого Прокофьева. Сам процесс занятий проходил очень нежно, без какого-либо нажима. Давались какие-то ценные советы, по форме, по каким-то мелодическим оборотам. Всё это было очень деликатно, потому что стоит только передавить, пережать, и композитор как улитка закрывается в свою скорлупу, и уже ничего тут не докажешь. Арам Ильич Хачатурян говорил замечательные слова: «Модерниста я пытаюсь направить в классическое русло, а классика направить в модерн.». Найти эту золотую середину – довольно трудная задача, между прочим. Понятно, классика – это основа, а в то же время нужны какие-то новые элементы. Композитор – сложная профессия, всю жизнь надо самому учиться, потому что при написании нового произведения всегда возникает вопрос, а как это лучше сделать? Приходится изучать подобные произведения других композиторов. Когда я писал симфонию-концерт для скрипки, я пересмотрел и прослушал, и по партитурам копался, все самые великие скрипичные концерты, начиная с Баха, Моцарта. Надо смотреть и изучать обязательно технические и виртуозные возможности данного инструмента, для которого ты в данный момент пишешь. Когда я писал кантату «41 – 45», то я смотрел ораториальные произведения, начиная с Генделя. Иногда наступает так называемый ступор, когда что-то не идёт, поэтому надо переключаться на другие жанры, или отложить в какой-то ящик долгий, потом вернуться. Я сегодня студентам прочитал по методике «Мысли вслух» Шебалина. Он пишет, что педагог не может научить стать композитором, композиторами рождаются, но умение излагать складно свои мысли – этому научить можно, то есть, стать хорошим ремесленником в хорошем смысле, и что где нет трудностей, там нет настоящего искусства. Исключения не составляет музыка. Но когда звучит твоя музыка, это величайшее счастье для композитора, это такое блаженство, это невозможно передать, а тем более, когда оркестр играет. Поэтому я люблю оркестровую музыку больше всего. Ещё замечательная фраза: «Бумага всё стерпит, но нужно думать и о слушателе». Прекрасные слова, правда?
–Я тоже так думаю. Спасибо за увлекательное интервью!